ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ

Воскресным вечером на тротуаре лежал человек. Мимо проходили люди. Не так чтобы в большом количестве – все-таки не самое оживленное место в городе, но проходили. Мимо. Картина в общем достаточно обыкновенная, даже и для более людных районов. Потом кто-то все же не поленился перейти дорогу и по телефону на проходной набрать 03.Кончилось все вполне благополучно по нынешним временам – пожилой господин оказался всего лишь крепко употребившим. Не знаю, что думали по этому поводу своевременно прибывшие сотрудники скорой помощи, но реакция обывателя по-человечески понятна: «И вот из-за такого тратить дорогостоящий бензин, дергать медиков, гонять машину, а кто-то, не дай Бог, действительно испытывает во всем этом острую необходимость…» Пожалуй, именно такими соображениями преимущественно и руководствуются прохожие, спокойно переступающие через лежащего на земле человека. Почему-то, как минимум, во вторую очередь приходит в голову, что не только в пьяном безобразии падает человек на землю.Лет двадцать назад вот так же упал один мой приятель. Художник, он по обычаю своего богемного сословия не был идеально выбрит и одет был далеко не с иголочки. Но не был и банально пьян – прихватило сердце. Божьим днем в центре Петербурга люди бодро шествовали мимо умирающего – да, небритого, да, неопрятно одетого, но – человека. Если и обращали на него внимание, то лишь брезгливо морщась.И таких историй всем нам известно немало. Но что-то мешает лишний раз отвлечься, притормозить, подстраховаться – а вдруг? И, может быть – спасти человека. А тем самым – свою собственную многогрешную душу. Пусть хоть один нуждающийся в помощи придется на сотню пьяных, пропащих, недостойных (но кому решать – кто чего достоин?)… Мне как-то тягостно всякий раз употреблять этот оборот: «представьте себе, что это мог бы оказаться ваш близкий». И тем не менее – представьте себе… «Случилось страшное» – как восклицал когда-то персонаж дурацкого рекламного ролика.Случилось то, что мы утратили представление о ценности человеческой жизни, когда это не касается непосредственно нас. Мы спокойно жуем перед телевизором, когда на экране не только штабелями «гибнут» кинематографические статисты, но и когда нам показывают реальные катастрофы, несчастья, жертвы. Нас смешит, когда с высоты шмякается киногерой – нам и в голову не приходит, что в этот момент погиб человек. И для нашей реакции у экрана не так существенно – понарошку или на самом деле. А ведь оборвалась жизнь. Осиротел ребенок, овдовела жена, потеряла сына мать.Признаться, мне как-то трудно представить себе, что чувствует, что думает нынешний школьник, «проходящий» Достоевского, когда читает о непонятных ему терзаниях студента только из-за того, что хватил сгоряча двух старушек топориком.Хотя доводится слышать и от людей вполне зрелых, умудренных, что во имя идеи расстреляли и сгноили в лагерях не миллионы – нечего, мол, клеветать на нашу святую историю – а всего лишь какие-нибудь тысячи соотечественников, да и то не невинных, а злостно укравших колоски на скошенном поле или непочтительно глянувших на портрет вождя. Тем более, не стоит и упоминать о жизнях, сломленных и исковерканных повседневностью – унижениями, кошмаром коммуналок… Все это – когда-то, где-то, с кем-то…Да и нынешние действительно нечеловеческие условия тех, у кого они нечеловеческие, упоминаются ими для того, чтобы похвалить светлое прошлое и – зачастую справедливо – обругать настоящее.Все это, впрочем, философия, говорить об этом можно до бесконечности, спорить до хрипоты, и куда легче оно, чем просто наклониться над лежащим на земле человеком, прислушаться – жив ли? И попытаться на всякий случай помочь – а вдруг и вправду необходимо… А в конце концов необходимо это может быть не столько ему. Может, протягивая другому руку, мы самим себе ее протягиваем? В самих себе спасая что-то даже более важное, более ценное, чем жизнь земная…И тогда не так уж существенно, нуждается упавший в помощи или опохмелке. Спасется ли от голодной смерти нищий, принявший от вас милостыню, или он пропьет ее, смеясь над вашей доверчивостью. Потому что имеет значение в первую очередь то, что сделали мы и чем при этом руководствовались. А уже потом – как это расценят и что за это будет.

Жизнь – штука непростая. К двум историям об упавших людях добавлю третью, столь же реальную. Один человек, назовем его Н., спас от смерти другого, пусть это будет В. Глубокой лунной ночью Н., сокращая дорогу, шел глухим пустырем и наткнулся на истекающего кровью В.

Судьба будто бы нарочно так подстроила – в эту глухомань и днем-то никто не забредает, так что В. был, в сущности, обречен. Если бы не Н. Тот перевязал рану, доволок изрезанного незнакомца до городской улицы. Телефона-автомата поблизости не оказалось, он останавливал машины и безуспешно пытался уговорить проезжавших водителей отвезти окровавленного незнакомца в больницу. Потом звонил в двери спящих квартир, пока кто-то из жильцов не согласился позвонить в «скорую». На другой день проведал спасенного в больнице. Познакомились, тот дал ему свой адрес и телефон, приглашал в гости…

Правда, когда Н., оказавшись в том городе, позвонил по этому телефону, ему ответили, что В. сидит в тюрьме. За убийство. У судьбы свои какие-то соображения по поводу драматургии жизни.

И в любом случае, кем бы ни был лежащий на земле человек – его возникновение на нашем пути всегда не случайно. Перед нами, таким образом, ставится вопрос: на что ты готов? Поднять другого или упасть самому, не протянув руку… Понятно, что я разумею тут расширенный смысл этого словосочетания.

Николай Чернецкий