FERMATA
Июль. Расплавлена истома.
Полубезумны петухи.
Хатёнка, крытая соломой,
Увита хмелем до стрехи.
Белёсый месяц невысоко
Закинут – крынкой на забор.
Несуетливая осока
И сиротливый осокорь…
А чернозём пропитан зноем.
Подсолнух, жаждущий дождей,
Так переполнено спокоен –
Как Моцарт Вольфганг Амадей.
Как будто он на вдохе замер,
Ещё мгновение, и вот…
Но всё плывёт перед глазами.
Всё неподвижно… И плывёт…
***
Бывает, в июле – каких-нибудь час-полтора
Так медленно тянутся, так непривычно весомы…
В расплавленный полдень уснёшь на охапке соломы
У задней стены, обращённой в глубины двора,
Проснёшься – а день ещё длится… Подсолнух навис.
Повисли – на сдержанной ноте гудящие осы.
Застыл огород, отползающий в сторону косо.
А вдоль огорода тропинка спускается вниз.
Картина, достойная кисти… неведомо чьей,
Но – кисти раскованной, до расточительства сочной.
Звенящая птица – едва различимая точка –
В зените дрожит, вознесённая трелью своей.
За хатой – укромное место. Сюда снесены
И свалены здесь, у завалинки, старые кросна,
Откуда-то – жёрнов… И жерди. И лестница – просто,
Совсем безо всякого дела лежит вдоль стены.
И я, невзначай на соломе уснувший в тени.
А несколько дальше, где двор выступает из тени –
Приблудные мальвы. И стебли каких-то растений,
Увитые густо вьюнками. Пестреют они
Воронками розовых, белых, лиловых цветов.
Стекает янтарь по коре неподвижной черешни.
И воздух – какой-то тягучий, какой-то нездешний,
Как будто уже ничего не случится потом.
Капризная оптика времени. Что ей до нас…
Картина жива. Но, как будто покинутый берег –
Она отдаляется, всё уменьшаясь, в размерах.
Когда-нибудь чтобы – навеки исчезнуть из глаз.
***
Был вечер подобен наркозу –
Поглубже вдохни, и готов.
Как ветер, увлёкшийся розой –
Отбившись от розы ветров.
Посёлком притихшим картинно,
Томленье заката текло.
У первой по счёту витрины
Пощёчиной рдело стекло.
Две тени протяжно и веско
Стелились у окон твоих –
Где ситцем цвели занавески,
И ветер раскачивал их.
Со временем память упруга.
Но держит, когда-то вобрав –
Недолгие сумерки юга,
Медовые запахи трав,
Безумие влажной сирени,
Наполнившей мир до краёв,
Раскрытые окна… Две тени…
И гулкое сердце твоё.
***
Был воздух резок и тяжёл,
Плывя, как запах керосина.
Вдоль склона жёлтою межой
Его навек перекосило.
Насилу, вытянувши лбы,
Неповоротливо лакая,
Смежались голые холмы
С полуживыми облаками.
А у окраины села
Уже вальяжно и лениво
Густая липа отцвела,
И ощетинилась крапива.
И – терпелив, не торопясь –
Пришёл июль. И, неприметен,
Крошил рассохшуюся грязь –
Как почтальон на драндулете.
ВЕЧЕР 68-ГО
Бузикевичу
Пестреют сумерки из ткани
Тонов густых и неприметных.
В ладони стынет подстаканник
Осиротелым постаментом.
Звучат – брусчаткой под копытом –
Часы, отмеривая вечность.
А мы над чаем недопитым
Неразговорчивы, беспечны…
У нас и времени навалом,
И настоящее бездонно.
Нас коронует «Караваном»
Пластинка Дюка Эллингтона.
Твоя притихшая гитара
Задета сдвинутою шторой…
А ты умрёшь совсем нестарым.
Но это всё-таки не скоро…
***
Вечно к исходу лета одно и то же…
Вот и сейчас – в подушку, с одной молитвой:
Господи, Боже мой, Ты ведь так много можешь…
Пусть он приснится – домик тот глинобитный!
Где камышовая крыша травой прорастала,
Даже кленовых было два-три листочка…
Угол двора. Сирень такая густая,
Что, как в лесу – в кустах, и темно – как ночью.
Несколько раз срывался, как угорелый
В тот городок, не разбирая дороги.
Только ведь – время, ему никакого дела…
Лишь кое-где сохранилось совсем немного.
Но, даже если кое-что и найдётся –
Видимо что-то там, в душе надломилось –
Чувства того уж нет… Одно остаётся –
Ночью, в подушку, молить великую милость:
Господи, это же сон, там же всё бывает.
Даже такое, что Фрейд развёл бы руками!
Мне же – такую малость… Золу разгребают
Сонные куры. В тени под яблоней – мама
Брата купает в большом жестяном корыте,
Прядь непослушных волос поправляя локтем.
Я – у щенка в конуре, чтоб никто не видел,
Как мы с ним делимся хлеба хрустящим ломтем.
Низкий забор. Обвалившийся сруб колодца –
Воду берём из колонки, через дорогу…
Запахи лета. Сонной травы колосья.
Господи, как это просто, и как не много!
Снится ведь столько всего, а такая малость…
Думал в стихи погрузиться – а вдруг поможет…
Было и вправду легче, пока писалось.
Точку поставил – и снова. Одно и то же.
***
Жгут солому. И запах такой, что сжимает в груди.
Застилает глаза. И тележные плачут колеса.
И дорога клубится, и столько всего впереди…
И подёрнуты синие сливы налётом белёсым.
Жгут солому. И времени нет. А в открытом окне –
Беспокойный скрипучий фонарь на столбе у забора.
И тенями качаются ветки на белой стене.
И опавшими листьями пахнет затерянный город.
В этом городе сад привокзальный сиренью зарос.
В этом городе август и детство навеки застыли.
Неподвижна река с тростником в человеческий рост,
И купаются куры в горячем обилии пыли.
Все плывет и качается. Дым все на свете застлал.
Эти слёзы – от дыма, ты видишь – сжигают солому…
Высоченный бурьян среди серых растресканных шпал.
Поржавевшие рельсы.
Дорога, ведущая к дому.
ВЪЕЗД В ГОРОД
Железом базарно галдит пятитонка –
Пыля, обогнувшая склон, на котором
Отара. И явлено чудо ягнёнка –
Отпрянул упруго, испуган мотором.
Щербатая стела. Рисунок из трещин –
Похоже на вазу с раскрытым бутоном.
И толстая статуя тянет навстречу
Бетонный рушник с караваем бетонным.
Гремит порожняк. Тополёк вислоухий.
Левее – орешник и чахлые вишни.
Вдоль шляха торчат придорожные шлюхи,
А далее – будка заставы ГАИшной.
А далее – город, тщедушен и жалок.
В котором я вырос. Которым я болен.
Где в звонкие праздники россыпи галок
Слетали с разрозненных трёх колоколен.
Как будто тоской захолустья измучен,
Он жмётся, изогнут по прихоти речки –
Когда, повторяя изгибы излучин,
Чего-то смущается по-человечьи.
Покинув на въезде попутку-«Тойоту»,
Стою на обочине в пыльном бурьяне.
И тихо шепчу, умоляя кого-то –
Не то в полудрёме, не то в покаянье…
***
Дорожной скукою полны,
Встречаем вечер.
Какие сонные холмы
Плывут навстречу.
У промелькнувшего пруда
За перелеском –
Какая тихая вода.
Как мало блеска.
Какие грустные места,
Печали сколько.
У придорожного куста
Стрекочет сойка.
Притихла, села, но опять
Метнётся вскоре.
О чём стрекочет – не понять.
Должно – о вздоре.
***
Едва ли не единственный из тех,
Кому в такую ночь не до утех,
Кто, за день измотавшись до предела,
В горизонтали скрюченно притих –
Едва ли не единственный из них,
Я бодрствовал. Измученное тело
Хотело забытья. Хотело сна.
Ущербная, но яркая луна
Сияла. И отбрасывали тени
Клубящиеся дебри хризантем,
Растущих исключительно затем,
Чтоб отражать набеги сновидений.
Сентябрь свои, как говорят, права
Утратил. Но приблудная трава
В углу двора, и дальше, вдоль забора –
Ещё не серебрилась поутру.
И жухнуть на пронзительном ветру
Намеревалась, кажется, не скоро.
Опутаны сиянием луны,
В заглохшем палисаднике видны –
Отчётливо, от мала до велика –
Растрепанные, горькие цветы.
Исполнены осенней немоты.
Увиты канителью повилики.
Так много умещается в окне…
Душа устала с телом наравне,
Но не было и тени полудрёмы.
Я бодрствовал, притихнув у окна –
И к горлу подступала тишина
Луною озаряемого дома.
Уехать бы. Собрать бы чемодан,
Побриться – и уехать. В Аккерман.
К лиману, виноградникам, руинам…
Но я и так давно уже в пути.
Всё не могу пристанища найти,
«Земную жизнь пройдя наполовину».
***
За руки взявшись, болтали себе о пустом.
День сентября был настолько по-летнему светел…
Помнишь, являлся нам ангел горящим кустом?
Ты не заметила? Что ж, я и сам не заметил.
Осень прошла. Ничего не сложилось у нас.
Стынет зима, на событья и встречи скупая.
Куст облетел. Не сгорел, а как будто погас.
Ангел ушел. Не замеченный. Тихо ступая.
ЗАКУСОЧНАЯ С ВИДОМ НА ГЛАВНУЮ УЛИЦУ
Сохнущая тарелка.
Выдохшийся боржом.
Сквозь моросящий, мелкий
Дождичек за окном –
Где устарела ива,
И распростёрта ниц –
Стайка гусей, болтливых
Неперелётных птиц.
Мокнущая терраса.
Лужей безмерной вброд
Мерин бурлит саврасый,
Словно бурлак бредёт.
Дремлет возница шаткий.
Дождь ему нипочём –
Воинской плащ-палаткой
Доверху облечён.
***
Запущенный выгон. Лесок отдалённый.
В траве торопливо просыпана сода.
Игрушечный поезд в четыре вагона,
Лениво свистя, обогнал пешехода.
Эпический странник, озябший приблуда.
В руке – лубяной туесок на бечёвке.
Вдоль насыпи хрусткой тропой ниоткуда
Идёт, освещённый рассветом нечётким.
Громоздкие чёботы. Ватник лоснится.
Подмышкой интимно топорщится вата.
Идёт неуверенно, как из больницы.
Грибник, вероятно. Хотя – поздновато.
Отстал, почитай, километров на восемь,
А всё на глазах – осторожный, убогий…
Как будто сама суетливая осень
Несёт туесок вдоль железной дороги.
Торчит клочковатый ватин иван-чая,
Дерзит березняк раскоряченным ивам.
Четыре вагона, боками качая,
Болтаются следом за локомотивом.
***
Испаряясь, роса размывала черты пейзажа.
В этом мареве мир обретал эфемерный фон.
Поражала не яркость жары, и не ярость даже
Подступающей тучи с одной из чужих сторон.
Поражала, скорее всего, безучастность лета,
Безучастность к тому, что ему суждено пройти.
Обречённость во всём ощущалась, но было это
Будто плавный зигзаг на неспешном его пути.
Рокотали уже в отдаленье раскаты грома,
Воробьи расторопно шныряли туда-сюда,
Испарялась роса. И желтела скирда соломы.
И цвела в настороженно-сонном пруду вода.
***
«Откуда же эта печаль, Диотима?»
Кадила сирень, воскурявшая ладан.
Клематис выписывал сочную вязь.
Истрепанный вдрызг, облаками залатан,
Пестрел небосвод, на ветру полощась.
Раскаты возникли внезапно, нервозно,
Не слишком тревожа лоскутную лень.
И было еще, поначалу, не поздно —
Пока, щеголяя листвой набекрень
Клонился платан, тяжело и вальяжно,
И двери веранды пока запирать
Никто не спешил. Громыхнувши однажды
Гроза передумала. Ветром тетрадь
Привычно листалась, забытая мною.
И хлеба огрызок привычно черствел.
Гроза не случилась. Прошла стороною.
И пахло сиренью. И полдень гудел.
Откуда же эта густая-густая
Тоска, захватившая душу в кулак?
И держит, собака. И не отпускает.
И – вечер, а все не проходит никак.
***
Когда суету и сомненья откину, смеясь,
И не на что будет надеяться, не о чем плакать –
Отправлюсь по снегу, пугливо покрывшему грязь.
И станет следы заполнять торопливая слякоть.
Пойду от того, от чего не уйти никуда –
Дворами, холмами, неласковой зябнущей рощей.
А снег будет падать и таять – такая беда.
Есть беды еще, но вот эта яснее и проще.
Давай о другом. Где-то есть замечательный дом.
Там фикус в углу. Там гуденье натопленной печи.
С мороза ввалиться… И лампа над белым столом.
Тепло. И покой. И такой нескончаемый вечер…
Но это совсем о другом. Это было давно.
И точно ли было? А темень такая густая…
И там, впереди, всё тускнея, погаснет окно.
А снег будет падать, почти что уже и не тая.
Ну что ж, хорошо, что хоть эта проходит беда.
Другие остались – да ладно. Пустые печали.
К тому приплетусь, от чего не уйти никуда.
Но это ведь было известно и в самом начале…
***
Мне дом – как дым отечества приятен.
Но путь не близкий к дому моему.
Лишён я крыльев, свойственных пернатым.
И, собственно, отечество в дыму.
А дым горчит, поскольку годы странствий
Бесплодны, как на месте топотня.
На взгляд насколько можно беспристрастный –
Такой бывает даже без огня.
И дом молчит. Он вообще остался
В другой стране, в столетии другом.
Там время, и, тем более, пространство –
Совсем не те, что нынче и кругом.
Блуждающий дорогою канатной,
И сам я – ни осадок, и ни взвесь…
Я и не там – ну, это и понятно.
Да и не тут. По крайней мере – весь.
***
Мыши скребут, подгрызая подножие дома,
Ветхую плоть половиц.
Ночью, едва уловимые – еле знакомы
Тени, простёртые ниц.
Лунная плесень легко оплетает предметы.
Каплет вода.
Если реальность мою составляет не это –
Что же тогда?
***Наутро лиловые тучи надменны, тесны.
Глядят свысока, возражения слов не приемля.
Лукавые вязы роняют монетки на землю,
Даруя земле изобилье никчемной казны.
Вечерняя сладость удушливо-приторных лип
К рассвету слабеет. Всю ночь полушёл, полуплакал
Затравленный дождь. И под слоем холодного лака
Притворно светлеет желтушная кожа земли.
Неровно изрытый потоками глинистый склон.
У самого края, где он наиболее ломок –
Руины. Какой-то давно позаброшенный домик.
Еще одна осень – и вовсе разрушится он.
Но осень не скоро. Под полуистлевшей стрехой
Приют обрели перелётные птицы. Весною
Они прилетят. Возвратятся – на место пустое,
Где домик стоял.Погалдят.И отыщут другой.
***
Неторопливо, длительно смеркалось
Будылье тлело. Булькало в котле.
Пугливо, бестолково о толкаясь,
Укладывались овцы. И светлей
Казался горизонт. Когда открылся –
Покуда, клочковат к незнаком,
Туман, солоноватый, словно брынза,
Катился от лимана лозняком.
С герлыгою в обнимку, деловито
Вбирал я, рассуждения гоня,
Неряшливость пастушеского быта,
Нечаянно постигшего меня.
Его философический когда-то,
А ныне – измельчавший обиход,
Степную нерешительность заката,
Пробой, что в отдалении ревёт.
Стемнело, потомя и поволынив.
Собаки полукругом полегло.
Густое, как от свежей мамалыги.
Тепло приподнималось от земли.
Поели, разошлись. Не нарушало
Ничто наш молчаливый тет-а-тет
С совой на ограждении кошары –
Ушастый неподвижный силуэт.
***
Оставь эти слезы. Не надо.Не стоит рыдать о пустом.Невзрачен цветок винограда,Его же укрытый листом.Вдоль проволок вяло елозят,Совсем на ветру ошалев,Коряво распятые лозы -Изломы на струнах шпалер.Не плачь. Это ветры по склонамРаскинули клочья весны.Холмы отливают зеленым.Холодные дали ясны.Не радуя, не угрожая…Пора возвращаться домой –Безропотно ждать урожаяОт этой лианы шальной.
***
От привычного до внезапного –
Что запомнилось, что не очень…
Наибольшею частью – запахи,
Те впечатались ярче прочих.
Столько пресного, столько острого –
Словно странствовала ищейка
От Корейского полуострова
До Карельского перешейка.
И запнёшься меж перекрёстками,
И замрёшь в несуразной позе:
Пахнут выстиранные простыни,
Занесённые в дом с мороза.
Этот запах лишён эпитетов.
И хранит его только память.
Только в детстве, по капле выпитом,
Только дома так может пахнуть.
И оттаивают полотнища,
Проступают на них росинки…
….От макухи и стружек плотничьих –
До карбида и керосинки…
ПЕРЕГОН
И сказано было много,
И спрошено было вдвое…
Извилистая дорога
И ливень сплошной стеною.
Как будто ямщик не прыткий,
Как будто во время оно –
Качающейся кибиткой
Покряхтывают вагоны.
То из лесу вдоль оврага,
То под гору мимо пашни –
Как вымокшая дворняга
В бездомье своём всегдашнем.
И час полуночный пробил –
Но тема сменяет тему.
И, твой отражая профиль,
Окно отделяет темень.
Там, в сторону от откоса,
Вдоль линии косогора –
Огнями домов разбросан,
Плывёт безымянный город.
Как будто в возне Вселенной –
Покоя случайный остров.
Там чайник сопит надменно.
И цвет занавесок – пёстрый.
Там чашки промеж собою
Подрагивают в буфете.
Вот там бы и нам обоим
Обняться и слушать ветер.
И вечность пройдёт за чаем,
И старости миг отсрочен.
И плотен, и нескончаем
Клокочущий полог ночи…
Но город с его уютом
Растает как запах хлеба.
Изогнутая не круто,
Дорога виляет влево.
Покачиваясь неровно –
Потянется стороною…
А там, в суете перронной –
И нас разметёт с тобою.
___
Великолепною дугою –
Дугою плавною и правильной –
Дорога огибала город
С северо-западной окраины.
И, предвкушая приближенье
Уже озвученного поезда –Т
ряслись утробно и блаженно
Конструкции, мосты и полости.
И вот холмом, не у подножья –
Уже по склону, поперёк его –
Он потянулся осторожно
Светло-оранжевыми окнами.
И тут же мысли поскакали
К вагонам, сомкнутым и стареньким.
Туда, где звякают стаканы
О жестяные подстаканники.
Где расстоянье до рассвета –
Покуда темень не отключится.
Где бесконечная беседа
С очаровательной попутчицей.
И даже время беспристрастно
Воспринимается обоими.
И ограничено пространство
Шероховатыми обоями.
Но, обрывая на вопросе
Воображенье неуместное –
Локомотив его уносит
По направленью к неизвестности.
И остаётся – позолота
Листвы, меж рельсами разбросанной,
Привычный запах креозота,
Да отрешённость поздней осени.
ПОЕЗДКА В СОКИРЯНЫ
Шумно поднимались до рассвета.
В суете и сутолоке сборов
Пеленали курицу в газету.
Наглухо задёргивали шторы.
Ахали, ворчали на погоду –
Не к дождю ли пасмурно и жарко?..
Чемодан – не менее комода –
Поглощал гостинцы и подарки.
Снедью запасались на неделю.
Сумки пересчитывали нервно,
Долго, недоверчиво сидели
На вокзале позднего модерна.
А в купе, отметив по затылкам
Полку, не поделенную с братом,
Папа откупоривал бутылки
С пивом и колючим лимонадом.
И ещё дотягивался город
Тёсом, огородами, снопами –
А уже со смаком помидоры
Резали и солью посыпали.
Разрывали курицу руками,
Яйца на газету очищали.
В звонких подстаканниках стаканы
Дымчатым позванивали чаем.
Пело, балагурило, летело
Время – неотмеренно, задаром…
Охал паровоз. И то и дело
Окна заволакивало паром.
≈
Паровоз запыхался. И длится
Вечностью последняя верста.
Окница. Конечная. Граница.
Церковь Параскевы без креста.
Улица, привыкшая тянуться
Продолженьем лесополосы.
Молдаван поджарые каруцы,
Украинцев крепкие возы.
«Сколько лет!» ( А вряд ли больше года…)
Возгласы, объятия… Скорей!
Парой запряжённая подвода –
И пылит дорога меж полей.
Уступаю брату – он упрямей –
Пусть себе сидит на передке.
Полулёжа в сене возле мамы,
Думаю о лесе и реке.
Звякает ведро. И пенье жести –
Сладостною музыкой в груди.
Это значит – мы уже на месте.
Значит – ожиданье позади.
Значит, прошлогодней, да и поза-
Прошлогодней радости, звеня –
Снова быть. Певучие колёса
На ходу баюкают меня.
Лес уже сейчас, за поворотом.
А реки отсюда не видать…
Запах конской упряжи и пота
Довершает эту благодать.
***
Позволь мне быть сегодня молчаливым.
Так звонко даль искрится поутру…
Так быстро серебристые оливы,
Коричневея, жухнут на ветру…
Такая нерастраченно-скупая
Пустая синь в начале ноября…
Давай, по листьям бережно ступая,
Побродим, ни о чем не говоря.
Твой смех, моя печаль глухонемая,
Неторопливый шелест этих дней…
И я почти спокойно принимаю
Недолговечность памяти твоей.
И я уже смиряюсь понемногу
С неискренней улыбкой твоих глаз,
Трещит зеленохвостая сорока
И смотрит недоверчиво на нас.
***
Сколько времени минуло, сколько его пролетело…
А на что расплескалось такое количество дней?
Я бесцельно влачу свое хилое, вольное тело,
Недовольное зноем, и снедью, и волей своей.
Чтобы вяло глядеть на бредущего белой тропою
Колченогого деда, несущего торбу с травой,
На отару, что медленным склоном плывет к водопою,
Это слово поющее вслух протянуть: «водопой!..»
А когда вечереет, когда удлиняются тени
И заносчивый месяц топырит коровьи рога –
Упоенно глотать остывающий запах растений
И сползающий с крыши соломенный дух очага.
Этот дух, этот дым продолжает стелиться и литься,
Проникает в траву, в разогретую пыль под ногой.
Бузина отцветает. Ее удлиненные листья,
Шевелясь, неподвижные звезды качают собой.
До чего скоротечно и как нескончаемо лето!
Даже если вот так вот бесцельно брести наугад.
Словно солнечных пятен разводы на глади паркета,
На поверхности озера лунные блики лежат.
Растворяются, напрочь стираются в памяти лица,
Забывается многое, но бесконечно важны —
Эта ночь, эти еле в ночи различимые листья,
Отдаленный очаг, отцветающий куст бузины…
И куда торопиться, к какому дурацкому делу,
И зачем – устремляться? В костре шевелится зола.
Бескорыстно земля моему недовольному телу
Отдает, остывая, остатки дневного тепла.
Засыпаю, пригревшись. И вижу во сне заскорузлом:
То ли чем-то куда-то влеком, то ли кем-то гоним,
Загорелый мальчишка бежит меж стволов кукурузы.
А они шелестят и смыкаются плотно за ним.
***
Странный июнь. Ну чего ни коснусь – небрежно,
Походя – все распадается. Прах. Суета.
Чаша минувшего с горечью дикой черешни
Еле касается губ воспаленного рта.
Ночи наполнены скудной безрадостной грустью,
Хрустом дождя, если он забредет налегке.
Что меня держит в недобром моем захолустье?
Кто меня ждет в неприютном моем далеке?
Убедительная просьба не забывать, что присутствующая здесь реклама – досадная неизбежность, и никакого отношения к существу страницы не имеет.